Так что у них оставалась всего одна реальная беда – немцы. Чем больше хранители узнавали о них, тем мрачнее становились. Немцы устраивали центры обороны в церквях. Складировали оружие там, где жили женщины и дети. Сжигали дома, разрушали все вокруг – иногда в стратегических целях, но чаще всего просто от злобы. Говорили, что их командиры стреляют в собственных солдат, если те пытаются отступать. Порывшись в своих вещах, Джеймс Роример достал визитку. На одной ее стороне значилось: Д. А. Агостини, представитель французского культурного департамента, город Кутанс. На другой стороне было написано: «Подтверждаю, что немецкие солдаты используют машины Красного Креста для мародерства и что ими зачастую руководят офицеры».
– Зловещее предупреждение, – произнес Джордж Стаут.
Он озвучил то, о чем все думали, так что никто даже не дал себе труда выразить свое согласие вслух.
– Идиот! – кричал на Джеймса Роримера новый и уже не такой понимающий командир части, когда несколькими днями позже тот попросил разрешения съездить взглянуть на монастырь Мон-Сен-Мишель. Эта средневековая крепость располагалась на скалистом острове рядом с побережьем Бретани.
– Сейчас двадцатый век! Кому какое дело до средневековых стен и кипящей смолы?
Вот и еще одна проблема – в армии постоянно менялись командные кадры, и Роример никогда не знал, кто станет его начальником, когда он вернется в часть и каково будет его отношение к охране культурных ценностей. Но хранителей спасала поддержка генерала Эйзенхауэра – приказ Верховного Главнокомандующего, о котором, кажется, внезапно вспомнил и этот офицер.
– Ну ладно, – пропыхтел он, – езжай. Но только предупреждаю, Роример, тебе следует поторопиться и вернуться как можно быстрее. Если отстанешь…
Роример отвернулся, чтобы офицер не заметил его улыбки. Он представил себе окончание это фразы: «…большой потери не будет» – и это его развеселило. Он всегда любил посмеяться.
Роример и не надеялся на официальный транспорт. Он нашел машину у одного француза, прятавшего ее от немцев в стоге сена, и попросил отвезти его в Бретань. Немецкая контратака почти прорвала позиции Паттона у города Авранш, но битва за Нормандию уже подходила к концу, и к западу от Авранша все было тихо. Пока они ехали, Роример думал об аббатстве Мон-Сен-Мишель, в котором побывал когда-то давно. Скалистый остров соединялся с материковой Францией только узкой длинной дамбой. На склонах горы к острову прижималась крошечная деревушка, а посредине возвышался монастырь Мон-Сен-Мишель, знаменитый средневековый «Город книг». От одной мысли, сколько этих книг было уничтожено в Сен-Ло, Роримера передернуло. Но если и монастыря больше нет… Он вспомнил крытую галерею XIII века, грандиозное аббатство, подземный лабиринт часовен и крипт, остроконечные своды Зала рыцарей, поддерживаемые тремя рядами колонн. Это было здание настолько выдающееся, что, по утверждению хранителя памятников Лафаржа, именно знакомство с ним вдохновило его стать архитектором. Мон-Сен-Михель выдержал целое тысячелетие атак и смут не в последнюю очередь благодаря защите воды и стремительных приливов. Но с помощью современного оружия эту крепость можно было стереть с лица земли всего за одну бомбардировку.
Долго волноваться Роримеру не пришлось. Уже издалека было видно, что Мон-Сен-Мишель на месте. При въезде на дамбу висело сразу три объявления «Вход воспрещен», которые еще до его приезда разместил прикрепленный к 3-й армии Роберт Поузи. Увы, листки бумаги не могли спасти остров от наплыва солдат, которые шумели, дрались, а чаще всего просто пили. Роример довольно быстро осознал, что Мон-Сен-Мишель «был единственным местом на континенте, где не было ни охраны, ни разрушений войны и, несмотря ни на что, продолжалась обычная жизнь… Каждый день сюда устремлялись в увольнительную тысячи солдат, напивались и буянили так, что местным властям не под силу было с ними справиться». В кабаках заканчивалась еда и, что еще хуже, выпивка. Сувенирные лавки были пусты. И хотя в местном отеле вроде бы поселился какой-то британский генерал с дамой, Джеймсу Роримеру не удалось найти ни одного офицера, отвечающего за порядок на острове.
В тот вечер, осмотрев древний комплекс монастыря, прогнав солдат из исторических зданий и повесив на двери замки, Роример ужинал с мэром, чей сувенирный магазинчик был полностью опустошен несколькими днями раньше. Они сошлись на том, что, несмотря на все аргументы против, жизнь в Мон-Сен-Мишеле должна течь своим чередом. В эти долгие три месяца более 200 тысяч солдат союзников были ранены, убиты или пропали без вести. Воздух, вода, еда и даже одежда пропитались зловонием смерти – людей и лошадей. Битва за Нормандию была жестокой, но решительной победой союзников, и никакой хранитель памятников не смог бы остановить празднующих ее солдат. Усталый мэр отправился домой к жене, а Роример пошел в бар, положил на стол ноги и, потягивая пиво, задумался о будущем.
Нормандия позади, но настоящая работа еще только предстоит. Он подумал о немецких солдатах, растаскивающих произведения искусства на машинах Красного Креста. Он не сомневался, что нацисты виновны в ужасных преступлениях, и если он правда желает защитить мировое искусство, ему следует поскорее выбираться из зоны коммуникаций на фронт. Где-то там – доказательства нацистских преступлений, и он обязан их найти. А для этого сначала надо попасть в Париж.
На следующее утро Роримера остановил военный полицейский ВВС и потребовал предъявить документы. Бумаги Роримера только подтвердили его подозрения – увидев их, солдат улыбнулся, кивнул и арестовал хранителя.
– У офицера такого низкого звания не может быть ваших полномочий, – сказал он, – и ни один офицер не станет передвигаться без личного транспорта.
Даже офицеры местного штаба были уверены, что поймали немецкого шпиона. Полицейский ликовал, воображая грядущее повышение и награды. Он лично сопроводил «шпиона» назад в штаб Роримера, где его ждало оглушающее известие: отряд ПИИА действительно существует и в нем действительно значится младший лейтенант Джеймс Роример. Может, хранители памятников и считали свои первые месяцы в Европе успехом, но на самом деле путь им предстоял длинный.
Дорогая Марджи!
Мне досталось немного конвертов авиапочты, так что я могу позволить себе слегка поразглагольствовать. Уже неделя прошла с тех пор, как я был в штабе и читал почту. Если повезет, доберусь до нее завтра и получу весточку от тебя, моя дорогая.
Эта неделя была насыщена тяжелой, но радостной работой. Два дня я квартировал в городе, и в городе немаленьком, жил в хорошей комнате, общался с милейшим семейством. Очаровательный дом, полный людей, похожих на многих наших знакомых, – поражаюсь тому, насколько малы на самом деле различия между нациями, ну или хотя бы между цивилизованными нациями.
Наша армия продвигается вперед, и всплывают все новые свидетельства фашистских преступлений, так что счет в нашу пользу. Они вели себя отвратительно, а под конец оккупации еще и жестоко. Теперь немцы совсем не кажутся невинными овечками под властью преступных лидеров. Они и сами преступники. И я не могу себе представить, сколько времени им потребуется, чтобы снова зажить в мире со всеми остальными народами.
Находясь в городе, я чувствую себя таким неряхой в полевой одежде: в шлеме, без галстука, с головы до ног покрытый дорожной грязью, да еще и с оружием. Здесь очень непросто заботиться о чистоте. В последние дни у меня совсем не было времени на стирку, а со всеми этими переездами мне некому ее поручить.
Гостеприимность и дружелюбие французов, кажется, не знает границ. Сегодня я видел, как в город въезжает джип, забросанный цветами. «Можно подумать, мы уже выиграли войну», – сказал сидевший за его рулем капрал. Вчера в деревне, почти не пострадавшей от войны, маленькая девочка принесла свою двухлетнюю сестричку, и та протянула мне яблоко. Как мне было от него отказаться? И от помидора, который дал мне мальчишка в другой деревне… И все хотят пожать тебе руку хотя бы дважды.
Пожалуйста, береги себя. Пока до тебя шло это письмо, лето закончилось, и ты уже с унынием задумываешься о грядущих учительских собраниях. Не бери на себя ничего другого, после того как откроется школа. Я постараюсь на днях выбить жалованье и пошлю тебе денег.
Могу себе представить, что у вас очень много говорят об убитых. Мы здесь ничего такого не слышим и чувствуем себя не хуже, чем всегда.
Люблю тебя и часто о тебе думаю.