Эммерих Пёхмюллер
В тот же день – 28 апреля 1945 года – армейская газета «Звезды и полосы» сообщила, что 7-я армия вошла в Кемптен, ближайший к замку Нойшванштайн город. Эту новость Джеймс Роример ждал с тех самых пор, как покинул Париж. Он немедленно позвонил в штаб, чтобы подтвердить информацию, но ему сообщили, что сведения не соответствуют действительности.
– Но если во всем этом есть хоть крупица правды, – настаивал на своем Роример, – значит, наша армия достигнет Нойшванштайна со дня на день. В этом замке хранятся горы украденных из Франции произведений искусства. Я уже месяцы иду по их следу. Мне надо оказаться там как можно раньше. Поспешите!
– Мы делаем все, что в наших силах, сэр.
Может, в голосе Роримера и звучало отчаяние, но у него были на то свои причины: за неделю, прошедшую с его отъезда из Хайльбронна, он испытал на себе все сложности работы Отдела памятников. Ему удалось обнаружить знаменитый алтарь Рименшнайдера совершенно невредимым, брошенным в сыром подвале в Ротенбурге – самом известном средневековом городе Германии с сохранившейся старинной стеной. Ему даже удалось убедить офицера военного правительства перенести алтарь из погреба, в котором тот хранился, в более безопасное помещение. С превеликим удовольствием он сообщил прессе, что слухи о повреждениях города сильно преувеличены.
Пару дней спустя ему довелось попасть в опасный переплет. По пути к одному из складов Оперативного штаба он обнаружил, что мост через реку Кохер взорван. Местность еще не до конца была освобождена от немцев, но Роримера это не остановило, и он отправился искать другой путь. Вскоре шофер, который его вез, заблудился на запутанных лесных дорогах. Наступила ночь, и мужчины поняли, что не знают, как вернуться обратно. Плутая, они дважды проехали через одну и ту же догорающую деревню – единственный слабый источник света в темной ночи. Наконец под утро они встретили двух солдат союзников, бредущих по обочине дороги.
– Господи Иисусе! – сказали солдаты, показывая, как проехать к лагерю. – Вы тут всю ночь колесили? В этих лесах полно немцев.
Поздним утром, немного вздремнув, Роример и его водитель переехали реку по броду в сопровождении грузовика союзников. Чуть позже они наконец достигли своей цели: местного замка. Как и обещала Роза Валлан, он был забит ценнейшими произведениями искусства, вывезенными через Жё-де-Пом.
Но не эти неудачи пугали Роримера, и даже не успехи его вдохновляли. Все дело было в главном призе, который ускользнул из его рук. Еще в Дармштадте Роример узнал, что один из главных грабителей французского музея, барон Курт фон Бер, находится в своем замке в Лихтенфельсе, – эти места только-только захватили союзники. У Роримера не было времени, чтобы отправиться в Лихтенфельс самому, так что он направил в верховный штаб телеграмму, требуя немедленно арестовать нациста, который больше, чем кто-либо, знал о грабительских операциях Оперативного штаба во Франции. Несколько дней спустя он узнал, что телеграмма все еще в Хайдельберге, где от него ждут указаний, какой статус ей присвоить: срочной или обычной. Когда американские войска наконец вошли в Лихтенфельс, полковника фон Бера уже не стало. Он и его жена до самого конца изображали из себя аристократов и покончили с собой в библиотеке, выпив отравленного шампанского.
Глава 43
В петле
Берлин и Южная Германия
30 апреля 1945
30 апреля 1945 года Адольф Гитлер покончил с собой в бункере под зданием канцелярии рейха в Берлине. На последнем военном совещании 22 апреля с ним случился настоящий истерический припадок, и он накинулся на своих генералов с криками, что Германия обречена. Его партии больше не существовало. Перестроенный для него Берлин разрушали бомбы и артиллерийские снаряды. Друзья и генералы его предали – или он так думал в своей паранойе. Иногда Гитлер начинал буйствовать, злиться на тех, кто его бросил, настаивать на том, что не все еще потеряно, призывать к борьбе. А затем впадал в мрачное состояние духа, его переполняли ненависть и тяга к разрушению: убить как можно больше евреев, пустить на пушечное мясо свои армии, включая стариков и детей, взорвать каждый мост – распотрошить всю Германию, и пусть страна, которая предала его и своей трусостью доказала, что ее населяет слабая раса, катится в каменный век. Поражение в войне лишило его всего, и в эти последние дни, прячась в бункере от советских снарядов, Гитлер сохранил в своем злом сердце только одно человеческое чувство – любовь к искусству.
В прошедшие месяцы он часами обсуждал со своими верными последователями – гауляйтер Айгрубер был постоянным участником этих сборищ – макет перестройки Линца: величественные пассажи и дороги, вознесшийся над прочими зданиями храм искусств. Бывало, Гитлер принимался яростно жестикулировать, указывая на прекрасное архитектурное решение или точность замысла. В другие дни он медленно откидывался в своем кресле, все крепче и крепче сжимая в левой руке перчатки, глаза сверкали под козырьком фуражки, и он молча смотрел на символ того, что у него было или могло быть.
Но теперь все позади. За ужином 28 апреля, за несколько часов до того, как он женится на давней любовнице Еве Браун, Гитлер взглянул на свою секретаршу Траудль Юнге и сказал: «Фрейлейн, вы нужны мне незамедлительно, и возьмите ручку и блокнот для стенографирования. Я собираюсь надиктовать вам свою последнюю волю и завещание».
[Печат ь]
[АДОЛЬФ ГИТЛЕР]
Моя последняя воля и завещание
Так как в годы моей борьбы я считал, что не могу принять на себя ответственность, связанную с супружеством, то теперь, прежде чем закончится мое земное существование, я решил взять в жены женщину, которая после многих лет преданной дружбы добровольно приехала в этот город, уже практически окруженный, чтобы разделить со мной свою судьбу. По собственной воле она умрет вместе со мной, как моя жена. Это вознаградит нас за все, чего мы оба были лишены из-за моей работы на благо моего народа.
Все, чем я обладаю – если это имеет хоть какую-то ценность, – принадлежит партии. Если же она прекратит существование, – то государству. Если и государство будет уничтожено – ни в каком дальнейшем решении с моей стороны нет надобности.
Моя коллекция картин, которые я приобретал в течение многих лет, не может быть предназначена для частных собраний, а лишь для пополнения галереи моего родного города Линца-на-Дунае.
Мое самое искреннее желание, чтобы это наследство могло быть должным образом использовано.
Я назначаю моим душеприказчиком своего самого верного соратника по партии Мартина Бормана.
Он наделяется полностью законными полномочиями для исполнения всех решений. Ему дозволяется использовать все, что представляет хоть какую-то ценность или является необходимым для поддержания скромной простой жизни моих братьев и сестер и прежде всего матери моей жены и моих преданных сотрудников, которые хорошо известны ему, как, например, мой давний секретарь фрау Винтер и т. д., которые многие годы поддерживали меня своей работой.
Моя жена и я, чтобы избежать позора краха или капитуляции, выбираем смерть. Мы хотим, чтобы наши останки были тотчас же сожжены на том месте, где я выполнял большинство своих каждодневных дел на протяжении 12 лет моего служения народу.
Осуществлено в Берлине, 29 апреля 1945 г. 4 часа утра.
Оставалось позаботиться о семье и верных соратниках. Он понимал, что его партия обречена. Ева Браун, на которой он только что женился, была для него всего лишь «этой девушкой», даже если через несколько часов она умрет вместе с ним, приняв яд. Все, ради чего он работал, пропало, было разрушено, но даже в самом финале худший из безумцев XX столетия видел последний шанс оставить наследство: завершение музея Линца, его музея в Линце, забитого украденными сокровищами Европы.